Андрей Кураев, диакон. В поисках "Золотого века"

Диакон Андрей Кураев

В поисках "Золотого века"

      Когда лукавый дух удерживает человека вдали от Церкви, он это делает не однообразно. Порой в сознание человека влагается мысль о том, что Церковь -место гнусных фарисеев, корыстолюбцев, торгашей и развратников. И подсказывается вывод: "Сам понимаешь, тебе, порядочному человеку, в такой компании не место!"
       Но иногда человек удерживается вдали от Церкви рассуждениями совершенно противоположными. Ему кажется, что Церковь - это собрание святых и только святых (причем святость понимается как абсолютная неотмирность, безгрешность и "ангельская" кротость). Там такие духовные люди - а я... Нет, мне там не место. У человека формируется слишком завышенное, слишком идеализированное представление о жизни Церкви, а потом его взгляд падает на не то что бы даже грех, а просто на какую-то бытовую, земную подробность жизни церковных людей - и вот уже готово: "Я разочаровался..."
       Я по себе помню, какие идеализированные представления о верующих людях были у меня в пору, когда я сам стоял еще на пороге веры ("Ум жаждет Божества, а сердце не находит..."). Монахи, думал я, - все такие аскеты, они в день кушают по одной просфорке и запивают ее ложечкой святой воды... Батюшки туалетом не пользуются... Семинаристы весь день ходят молитвенно сложив "ручки" на груди (как херувимы на католических картинках)... И вот однажды, едва ли не в первый раз сознательно-паломнически приехав в Лавру, я вдруг вижу на своем пути монаха очень крупного объема. Изумленный, я смотрю на него: мол, никакого "аскетизма"! Батюшка же неожиданно обращается ко мне и говорит: "А ты думаешь, отчего я такой толстый? Это потому что, когда я юношей был, я толстого монаха осудил!" Надо заметить, что в ту пору я и сам был еще вполне худенький...
       Позднее мне один архиерей рассказывал, что он сам из-за такой бытовой мелочи едва не оказался вне священнослужения. Он приехал поступать в семинарию, пошел прямо с поезда на раннюю литургию - и вдруг увидел, что диакон, стоявший на солее в ожидании своей ектении, зевнул. "Ну все - вижу я теперь, какие они тут молитвенники и святые! - пронеслось в голове кандидата в семинаристы. - Все это лицемерие и показушество!" И ему стоило немало труда, чтобы распознать, откуда же взялся этот якобы благочестивый помысел, отогнать его от себя и все-таки вступить на путь служения Церкви.
       А в середине 90-х годов мне пришлось увидеть уже в других людях работу этого искушения. Дело было, если не ошибаюсь, в Ярославле. Проходила конференция городских учителей. После моей лекции вдруг встает одна учительница и говорит: "Вы тут нам про духовность рассказывали. Ну, не знаю, -может, у вас там, в Москве, духовность и есть, а у нас городе никакой духовности в помине нет. У нас даже духовенство бездуховно. Вот вы представьте: захожу как-то в храм. Там какая-то служба ваша идет. Посередине батюшка в этих ваших золотых одеждах стоит. И представляете, при этом пальцем в носу ковыряет. Ну какая же тут духовность!" Я растерялся. Сцена прямо из Шукшина. "Срезал!" И пока я собираюсь с мыслями - на помощь мне приходит один мудрый и опытный батюшка из Москвы. Он из моих хладных рук берет микрофон и обращается к моей собеседнице: "Простите, милая, я что-то не понял Ваш вопрос. Если Вы заходите в храм и видите, что там стоит батюшка и ковыряет пальцем в носу, то это означает, что у батюшки сопли. При чем здесь духовность?!"
       Это было замечательным проявлением трезвости. Но если этого умения трезво различать немощи людей и силу Божию нет  (1), если нет умения проверять свои первые впечатления, то легко впасть в прелесть  (2). В том числе и в ту, которая заставляет скрупулезно подсчитывать признаки "скорого воцарения" антихриста и вырезать из газет новости соответствующей тематики. "Ты глянь-ка - вон снова самолет разбился. Не иначе как скоро конец света!" - "А что на соседнем приходе-то произошло, ты слышал? Ну уж если духовенство у нас нынче такое стало, - то уже точно конец скоро!"
       Итак, расположенность людей к рассказам о том, что последние времена уже настали, питается не только литературой и листовками. Есть еще и самые обыденные наблюдения. Для человека верующего тяжело видеть нестроения и болезни в церковной жизни, "мерзость запустения на святом месте" (см. Мф. 24, 15). Слишком мрачный взгляд на церковную жизнь может вытолкнуть человека из Церкви. А взгляд этот тем мрачнее, чем более светлой ему представляется предшествующая церковная история.
       Семинарские лекции говорят об истории Церкви как истории святых. Только имена святых или еретиков остаются в памяти слушателей вводных историко-церковных курсов. Помнят митрополита Филиппа и патриарха Гермогена, Преподобного Сергия и мученика митрополита Арсения (Мациевича). Но не помнят, что именно Соборами остальных епископов-собратий лишались сана и осуждались и Филипп, и Гермоген, и Арсений...
       Именно благодушие преподавателей церковной истории порождает у их воспитанников апокалиптический испуг, судорогой сводящий их чувство и мысль, едва учащиеся взглянут на реальную церковную жизнь. Раньше-то: что ни монах - то преподобный, что ни епископ - то святитель, а ныне - "оскуде преподобный". И вот уже просто невозможно не уйти в раскол ("в знак протеста") и так хочется, чтобы двусмысленность и бесконечная ответственность исторического бытия разрешились молнией Апокалипсиса.
       Поэтому и имеет смысл напомнить о плаче, который проходит сквозь всю святоотеческую литературу, но никак не может прорваться на страницы школьных пособий по церковной истории. Имеет смысл напомнить о том, что никогда в истории Церкви не было века, который сам себя считал бы "золотым". Не найти в истории христианства беспроблемного времени. Мы не научились грешить как-то по-новому. Конечно, если не знать церковной истории, то распространение "неуставного" богослужения можно воспринять как признак "апостасии". А если церковную историю знать? Тогда придется сказать словами К. Победоносцева: "В истории древней Церкви мы не можем указать такого времени, когда бы, по свидетельству памятников, церковная служба в приходских храмах совершалась в добром порядке и благоговении, упорядоченно. Все памятники XVI и последующих столетий свидетельствуют противное"  (3).
       И не только в храме было "все не так, как надо". И не только начиная с шестнадцатого века.
       Уже апостолам приходилось писать горькие слова о своих учениках: "Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом" (Гал. 5, 15). "Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине?" (Гал. 5, 7). "Все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу" (Фил. 2,21). Уже апостолу Иоанну приходилось слышать грозные слова о первохристианских Церквах (см. обращение к Лаодикийской Церкви в Откровении 3,15-17).
       Тем меньше оснований для самовлюбленности у христиан последующих столетий. Итак:
       II век.
       "Вам теперь говорю, которые начальствуете в Церкви и председательствуете: не будьте подобны злодеям. Злодеи, по крайней мере, яд свой носят в сосудах, а вы отраву свою и яд держите в сердце"  (4).
       "Вся слава была дана вам и исполнилось что написано: "Он ел и пил, разжирел и растолстел и сделался непокорен возлюбленный" (ср.: Втор. 32, 15). А отсюда ревность и зависть, вражда и раздор, гонение и возмущение, война и плен. Поэтому удалились правда и мир - так как всякий оставил страх Божий, сделался туп в вере Его, не ходит по правилам заповедей Его и не ведет жизни, достойной Христа"  (5).
       III век.
       Ориген, убежденный, что современная ему церковная жизнь значительно хуже, чем в былые времена (см.: Беседа 4 на книгу пророка Иеремии. 3; Толкования на Евангелие от Матфея. 17, 24), так поясняет верность евангельского предупреждения об обилии неверных христиан: "Ясно, что и в неводе всей Церкви находятся и добрые и злые. Если бы все были чистыми, что осталось бы для Суда Божия? По другой притче, на гумне вместе - зерно и мякина. Я не говорю, что гумно весь мир, но гумно - совокупность народа христианского. Гумно описывается таким, что оно полно зерна и мякины, - не все зерно, но не все и мякина, так и в земной Церкви: один - зерно, другой - мякина. Если кто когда увидит в собраниях наших грешника, пусть не смущается и не говорит, что вот грешник в сонме святых. Пока мы в настоящем веке, т. е. на гумне и в неводе, и добрые и злые находятся вместе" (Беседа 1 на книгу пророка Иезекииля. 11). А потому: "Если у Иисуса были основания оплакивать Иерусалим, гораздо более их у Него для оплакивания Церкви, которая воздвигнута, чтобы стать домом молитвы, но постыдной алчностью, помрачающей ум ненавистью некоторых (к несчастью, столь многочисленных!) превращена в "разбойничье гнездо". Поэтому Иисус мог бы, имея в виду пребывающих в воздвигнутом Им живом святилище грешников, повторить слова псалмопевца: "Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу?" (Пс.29, 10)... Он бродит в поисках остатков урожая, но находит лишь несколько раздавленных гроздей и жалких плодов. Ни одного прекрасного плода, да и плохих немного. Кто из нас мог бы предложить Ему гроздья добродетели? Кто мог бы принести плоды благодатью Божией?" (Толкования на Евангелие от Матфея. 16, 21; Беседа 15 на книгу пророка Иеремии. 3)  (6). Ориген "жалуется на развитие деспотизма в Церкви, ибо епископы перестали быть рабами Христовыми, а сделались в Церкви как бы господами. Они забыли заповеди Христа о снисхождении ко всем, о кротости, с какою они должны научать противляющихся, о том, что они должны поддерживать и ободрять слабых... те, кому поручены попечения о насыщении алчущих - пастыри - сами пиршествуют с пьяницами и позволяют себе другое подобное". Дьякона, "принимая участие в управлении церковными сокровищами, пользуются последними для личной выгоды: в целях собственного обогащения они отдавали деньги под проценты, превращаясь в ростовщиков"  (7).
       Жизнь мирян не многим отраднее жизни духовенства: "Не должны ли мы плакать и стенать, видя, что вы не приходите слушать слово Божие, что вы являетесь в церковь лишь по праздничным дням и то не столько из желания послушать слово Божие, сколько увлекаемые торжественностью и под предлогом принять участие в общественном торжестве? Большая часть вашего времени, скажу больше, - почти все ваше время вы проводите на публичных местах, в мирских занятиях или занимаетесь торговлей. Что же касается слова Божия, то никто об нем не заботится или по крайней мере мало найдется таких, которые находили бы для себя удовольствие слушать его. Но зачем жалеть об отсутствующих? Даже вы, присутствующие в церкви, - вы оказываетесь мало внимательными; рабы привычки, обращаете спину к слову Божию или к священному тексту, чтение которого вам предлагают. Я опасаюсь, чтобы Господь не отнес также и к вам следующих слов пророка: "Они обратили ко Мне спину, вместо того, чтобы представить Мне лице" (ср.: Иер. 2, 27). Какое средство перенести эти жемчужины святого слова в глухих, к народу, отвращающему слух?" (Ориген. Беседа 10 на книгу Бытие)  (8).
       "Продолжительный мир повредил учение, преданное нам свыше. Стали все заботиться о приумножении наследственного своего достояния и, забыв о том, как поступали верующие при апостолах и как всегда поступать должны, с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества. Не заметно стало в священниках искреннего благочестия, в служителях - чистой веры, в делах - милосердия, в нравах - благочиния. С гордой надменностью презирают предстоятелей Церкви, ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорной ненавистью производят взаимные раздоры. Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о Божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и, давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши... Тотчас, при первых словах угрожающего врага, большое число братьев предало свою веру и, не быв опрокинуто бурей гонения, само себя низвергло добровольным падением. Они не дожидались даже, чтобы идти, по крайней мере, когда их схватят; отречься, когда будут спрашивать. Многие побеждены прежде сражения, низвержены без боя и даже не оставили для себя видимого предлога, будто они приносили жертву идолам по принуждению. Охотно бегут на торжище, добровольно поспешают к смерти, - как будто рады представившемуся случаю, которого всегда ждали с нетерпением! Сколь многим правители делали там отсрочку по причине наступившего вечера и сколь многие просили даже, чтобы не отсрочивали их пагубы!"  (9).
       "В прежние времена решительно употреблялась краткость в изъяснении, потому что старались не о том, чтобы доставить удовольствие, а - пользу присутствующим. Впоследствии, когда изъяснять Писания стало без всякого затрудения дозволенным для всех и все, исполнившись самомнения, сделались тупы к деланию добра, а начали преуспевать в красноречии, тогда обратились к пустым спорам и богохульствам"  (10)" (10).

      IV век.

      Первый церковный историк Евсевий Кесарийский дает весьма нелестный отзыв о церковной жизни в период между гонениями в конце III века: "И вот эта полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие; предстоятели Церквей - ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимое лицемерие и притворство дошли до предела гнусности. Божий суд, по обыкновению, щадил нас... Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно: зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как к тирании - тираны. Тогда, да, тогда исполнилось слово Иеремии: "Омрачил Господь в гневе Своем дочь Сиона, сверг с небес на землю славу Израиля и уничтожил все ограждения его" (ср.: Плач. 2, 1-2)... Все это действительно исполнилось в наши дни. Своими глазами видели мы, как молитвенные дома рушили от верха до самого основания, а Божественные святые книги посередине площади предавали огню; как церковные пастыри постыдно прятались то здесь, то там, как их грубо хватали и как над ними издевались враги... Тогда, именно тогда многие предстоятели Церквей мужественно претерпели жестокие мучения; многое можно рассказать об их подвигах. Тысячи других, не помнивших себя от трусости, при первом же натиске лишились всех сил"  (11).
       Церковь, наконец, становится господствующей. Значит ли это, что более благоденствующей и более духовной?
       Нет - уровень духовенства становится еще более низким: Церкви уже ничего не грозит. Нужно открывать множество новых приходов, потребно огромное количество новых священников. Итог: многие становятся пастырями, не имея к тому призвания от Бога.
       "Не хвалю беспорядка и неустройства, которое у нас. Теперь есть опасность, как бы самый святейший чин не соделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками... Нет врача, который бы прежде не вникал в свойства недугов... А председатель в Церкви удобно выискивается; не трудившись, не готовившись к сану: едва посеян, как уж и вырос, подобно исполинам в басне имеется в виду миф о Титанах. В один день производим мы во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и, кроме одного произволения, ничего у себя не имеют, восходя на степень... Он думает, что, получив могущество, стал он премудрее - так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать!"  (12)
      Один из мотивов, по которым сам святитель Григорий Богослов после долгих уклонений все же принял священство: "Мне стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих (если еще не хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело и, прежде нежели сделались достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкаются вокруг Святой Трапезы, как бы почитая сей сан не образом добродетели, а средством к пропитанию, не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета. И такие люди, скудные благочестием, жалкие в самом блеске своем, едва ли не многочисленнее тех, над кем они начальствуют"  (13). "Никто не останавливайся вдали (от священства): земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, - никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т .е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук: кто - большую секиру, кто - рукоять плуга, кто - мехи, кто - дрова, кто - щипцы, - и всякий иди сюда, все теснитесь около Божественной Трапезы"  (14). "Некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные, сожженные солнцем, - от плуга, иные - от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был... в театре в числе комедиантов (а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне), но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смирен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал как адвокат право и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьей, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнаженным мечом и свою судейскую трибуну делал законной разбойничьей пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смирен! Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни" (Святитель Григорий Богослов)  (15). "Я не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться, как дерутся между собою псы за брошенный им кусок"  (16). "Не бойтесь ни льва, ни благородного леопарда, даже страшную змею можно обратить в бегство. Лишь одно страшно, поверьте, - плохие епископы! Не трепещите перед высотами сана. Ибо многие облечены саном, да не все имеют благодать"  (17).
       В результате: "Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки... Церкви -без пастырей; доброе гибнет, злое наружи; надобно плыть ночью - нигде не светят путеуказательные огни, Христос спит"( Последнюю фразу надо соотнести с Евангелием от Луки. [см.: Лк. 8, 23])  (18).
       "Все мы благочестивы единственно потому, что осуждаем нечестие других... Для всех отверзли мы не врата правды, но двери злословия и наглости друг против друга. У нас не тот совершеннее, кто из страха Божия не произносит праздного слова, но тот, кто как можно больше злословит ближнего или прямо, или намеками, нося под языком своим болезнь. Мы ловим грехи друг друга не для того, чтобы оплакивать их, но чтобы пересудить, не для того, чтобы уврачевать, но чтобы уязвить и раны ближнего иметь оправданием своих недостатков. У нас признаком добрых и злых - не жизнь, но дружба или несогласие с нами... Как во время ночной битвы, не различая в лицо врагов и своих, мы нападаем друг на друга и друг от друга гибнем. И не мирянин только так, священник же иначе. Напротив, мне кажется, что ныне явно исполняется изреченное древле в проклятии: "Якоже людие, тако и жрец" (Ос. 4, 9)... С кем бывает сие потому, что он стоит за веру, за самые высокие и первые истины,того не порицаю... Но ныне есть люди, которые с крайним невежеством и с наглостью сами стоят за малости и вовсе не полезные вещи.... До сего довели нас междоусобия; до сего довели нас те, которые чрез меру подвизаются за Благого и Кроткого, которые любят Бога больше, нежели сколько требуется... Ужели же подвизающийся за Христа не по Христу угодит тем миру (см.: Еф. 2, 14), ратоборствуя за Него недозволенным образом?.. Не боюсь я внешней брани... Но что касается предстоящей мне брани, не знаю, что мне делать, какой искать помощи, какого слова мудрости, какого дара благодати"  (19).
       "Лев, ехидна, змея более великодушны и кротки в сравнении с дурными епископами, исполненными гордости и не имеющими и искры любви. Посмотри - и ты сквозь овечью кожу увидишь волка; если же он не волк, то пусть убеждает меня в этом не словами, а делом; я не ценю учение, которое противоречит жизни... Пастыри по отношению к слабым как львы, а по отношению к сильным как собаки, всюду сующие свой нос и пресмыкающиеся чаще у дверей людей влиятельных, нежели у дверей людей мудрых. Один из них хвалится своим благородством, другой - красноречием, третий - богатством, четвертый - своими связями, а те, кто не могут похвалиться чем-нибудь подобным, хвастаются пороками" (Святитель Григорий Богослов)  (20).
       "Предлогом споров у нас Троица, а истинною причиной - невероятная вражда"  (21).
       "По-видимому, настоящая жизнь наша во всем оставлена без Божия попечения, которое охраняло Церкви во все времена, нам предшествовавшие"  (22).
       "Где смыло землю стремительным потоком, там остаются одни мелкие камни. Страшный же, изрытый пропастями овраг, - это мы, то есть наше, забывшее чин свой, сословие; это мы, не на добро восшедшие на высоких престолах, мы, председатели народа, учители прекрасного <...> И эта решетка <речь идет об алтарной преграде, прообразе нынешнего иконостаса> отделяет нас не нравом, а высокомерием"  (23).
       "Иные пороки по временам то усиливались, то прекращались; но ничего никогда и ныне, и прежде не бывало в таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи"  (24).
       "А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды: дела непрестанно клонятся к худшему"  (25).
       "Епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и не искреннему расположению ко мне не хотят вспомоществовать мне. Не помогают мне ни в чем самонужнейшем"  (26).
       "Я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот был одержим диаволом. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам"  (27).
       "Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана"  (28).
       "Любовь охладела, разоряется учение отцов, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых... И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование"  (29).
       "Когда обращаем внимание на дела, приходим о себе в полное отчаяние. Расслабевает вся Церковь"  (30).
       "Здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической"  (31).
       "Кого обучал, возвратились к прежнему навыку жизни"  (32).
       "Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь"  (33).
       "Тогда, в древние времена, мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа, - с такою жестокостию отгнали мы его друг от друга!"  (34).
       "Не могу не востенать от страдания! Достоянием нашим была некогда любовь - это отеческое наше наследие, которое через учеников Своих сокровищем нашим соделал Господь. Это наследие последующие преемники, получая каждый от отцов, хранили до наших отцов; этот только развращенный род не соблюл сего. Как из рук наших утекло и исчезло это богатство нашего жития? Обнищали мы любовью, и другие гордятся нашими благами... Они (еретики) соединены друг со другом, а мы друг от друга отделяемся. Они взаимно себя ограждают, а мы разрушаем свою ограду... Сердца братий ожесточены и пребывают в упорстве, ссылаются на общих отцов и не принимают следующего от них наследия, изъявляют притязание на общее благородство и чуждаются родства с нами. Противятся врагам нашим, но и нам неприязненны"  (35).
       Св. Григорий Нисский наносит визит некоему еп. Елладию: "Сделав приветствие Елладию и постояв немного в ожидании, не будет ли приглашения сесть, - поелику ничего такового не последовало, я обратившись, присел на одной из дальних ступеней, ожидая не скажет ли он чего-либо дружественного, человеколюбивого, или по крайней мере не покажет ли чего такого хотя взглядом. Но все было вопреки нашим ожиданиям... Прошло немало времени в тишине, будто среди глубокой ночи... Это безмолвие мне представлялось подобием жизни в аде... То, что было тогда, действительно казалось адом, когда я размышлял, каких благих обычаев наследниками мы были от отцов наших, и что скажут о нас потомки...".  (36)
      "Если бы большая была благодать в стенах иерусалимских, то грех не водворился бы в живущих там. А теперь нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство, особенно между ними обыкновенно последнего вида зло, так что нигде нет такой готовности к убийству, как в сих местах; единоплеменные подобно зверям ищут крови друг друга, ради гнусной корысти".  (37)
      "Сколько уже случилось гибельных кораблекрушений в церкви от неопытности правителей! Кто исчислит происшедшие на наших глазах несчастия, которые не случились бы, если бы предстоятели церкви имели сколько-нибудь правительственной опытности?"  (38)
      "Оскудело в мире преподобие, удалилась от нас истина; прежде хотя имя мира было у всех нас в устах, теперь же не только нет у нас мира, но не осталось даже самого имени его"  (39).
       "В Церкви водворилась губительная беспечность"  (40).
       "Христиане губят принадлежащее Христу более врагов и неприятелей"  (41). "По имени мы братья, а по делам - враги; называемся членами одного тела, а чужды друг другу как звери"  (42).
       "Всепожирающий пламень зависти окружает священников. Как тиран боится своих телохранителей, так и священник опасается своих близких и сослужащих более всех, потому что никто столько не домогается его власти и никто лучше всех других не знает дел его, как они"  (43).
       "Где Маркион, где Валент, где Манес, где Василид, где Нерон, где Юлиан, где Арий? Где все противоборствовавшие истине, о которых Церковь восклицала: "Обыдоша мя пси мнози" (Пс.21, 17)? Рассеяны они, потому что встретили себе борцов в лице тогдашних предстоятелей Церквей: то были истинные пастыри! Но я вижу большое различие между тогдашними пастырями и современными. Те были борцы, а эти беглецы; те совершенствовались в книгах и учении, а эти изощряются в нарядах и украшениях. Эти, как наемники, оставляют овец и бегут, а те душу свою полагали за овец"  (44).
       "Берут в священники ничтожных людей и поставляют их над теми делами, для которых Единородный Сын Божий не отрекся уничижить славу свою"  (45).
       "Или ты не знаешь, что тело Церкви подвержено большим болезням и напастям, нежели плоть наша, скорее ее повреждается и медленнее выздоравливает"  (46).
       К Причастию "приступают не с трепетом, но с давкою, ударяя других, пылая гневом, крича, злословя, толкая ближних, полные смятения"  (47). Многие выходят из храма сразу после своего Причастия - не дожидаясь, пока причастятся все. И святитель восклицает: "Быв приглашен на обед, ты... не осмеливаешься выходить прежде друзей... а здесь, когда еще совершаются... Таинства Христовы... ты... оставляешь все и выходишь?!"  (48) 
       И этот "золотой век патристики" был похож на наш даже в том, что слушателями Иоанна Златоуста и Григория Богослова были столь знакомые нам "бабушки". "Мы - галилеяне, люди презренные, ученики рыбарей, мы, которые заседаем и поем псалмы вместе со старухами"  (49) . И еще узнаваемая черта: и в ту эпоху "уши народа оказывались святее сердец иерархов" (Святой Иларий Пиктавийский)  (50).
       И нет ничего для нас незнакомого в такой картине: "Стыдно сказать, сколько девиц ежедневно теряют невинность, скольких из них отторгает от своего лона мать Церковь. Смотри, как многие из них, став вдовами раньше, чем женами, прикрывают свою нечистую совесть обманчивой одеждой. Если их не выдает вздутый живот или крик младенца, они ходят танцующим шагом с высоко поднятой головой. Некоторые заранее пьют снадобья против зачатия и совершают убийство человека еще до его зарождения. Другие, чувствуя себя зачавшими в грехе, хватаются за яды для вытравливания плода и при этом нередко умирают сами и отправляются в ад, виновные в трех преступлениях: самоубийстве, прелюбодеянии по отношению к Христу, убийстве еще не родившегося ребенка. Это те, что любят повторять: "Для чистых все чисто. Мне достаточно моего убеждения. Бог желает чистого сердца. Почему я должна воздерживаться от еды, которую Бог создал для нас?" А когда они, чтобы казаться милыми и веселыми, упиваются неразбавленным вином, то попойку сопровождают святотатством, говоря: "Да не будет того, чтобы я отказалась от крови Христовой!" И если увидят грустную бледную женщину, называют ее мученицей, монашкой, манихейкой и другими подобными именами, ведь для них пост является ересью... Мне стыдно говорить об этом. Печально, но все обстоит именно так"  (51). А кстати, из текста святителя Киприана (IIIв.) цензорами прошлого века была устранена такая подробность: "Пусть никто из дев не говорит, что ее легко может освидетельствовать акушерка и удостоверить ее невинность. Разве глаз и рука акушерки не могут ошибаться? Да если бы и найдено было, что дева осталась не поругана в отношении той части ее тела, по которой она считается женщиной, то ведь, может быть, она запятнала грехом другую часть тела, которая хотя и сохранилась в целости, но однако же это запятнание остается неприметным для глаза"  (52).
       Впрочем, не только быт мирян вызывает горечь у блаженного Иеронима. Хуже то, что "не все епископы - истинные епископы. Ты обращаешь внимание на Петра, но не забудь и Иуды. Церковный сан не делает христианином"  (53).
       V век.
       Епископство "прилично только... немногим... держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие. Поелику же изменили оное во властительство, лучше же сказать... в самоуправство, то знай, что об этом видном и вожделенном начальстве... понятие не высоко. Ибо всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним дают приказы, а другим услуживают, одних давят, перед другими сами падают. Поэтому не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой трудной болезни"  (54).
       "При таком состоянии Римской империи люди, которым вверено было священнослужение, не переставали, ко вреду христианства, строить друг другу козни, ибо в это самое время духовные заботливо нападали один на другого"  (55).
       "Спросил некто старца: "Каким образом некоторые трудятся в городах и не получают благодати, как древние?" Старец сказал ему: "Тогда была любовь и каждый увлекал ближнего своего горе, а ныне, когда охладела любовь, каждый влечет ближнего своего долу и потому мы не получаем благодати""  (56).

VI век.

      Север Антиохийский свидетельствует о благочестии своего времени: "Есть дни, когда служат поминовения, на которые все должны были бы прийти в первую очередь, но на которых, по правде сказать, мы не видим ни одного верующего. Только одни мы и присутствуем на богослужении и должны одновременно возносить молитвы и отвечать на них"  (57).
       Авва Орент однажды в воскресенье вошел в Синайскую церковь, вывернув свою одежду. ""Старче, зачем ты бесчестишь нас перед чужими?" - "Вы извратили Синай, и никто вам ничего не говорит, а меня укоряете за то, что я выворотил одежду? Подите - исправьте то, что вы извратили, и я исправлю то, что я извратил""  (58).
       "Отцы наши до самой смерти соблюдали воздержание и нестяжательность, а мы только расширяем чрево и кошельки", - говорил авва Афанасий  (59).
       В видении старец видит душу новопреставленного инока в огненном озере по шею и сетует: "Не ради ли этой муки я молил тебя, чадо, чтобы ты позаботился о своей душе?" В ответ же слышит: "Благодарю Бога, отец мой, что хотя голова моя свободна от мучений. По молитвам твоим я стою над головою епископа"  (60).
       "И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю к нам, нынешним лицемерам. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах, а тех, которые не слишком рьяно воздают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное пред людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать им войти? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного, и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания? Не строим ли мы надгробий над могилами и не украшаем ли раки апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?"  (61).
       Понятна ли теперь горечь профессора патрологии Московской Духовной Академии (и расстрелянного в1938 г.новомученика) И. В. Попова, заметившего при чтении "ареопагитического корпуса": "когда знаешь, что такое были епископы IV-VI вв., и читаешь эти лицемерные уверения в их святости и боговдохновенности, становится тошно"  (62)?..

VII век

      "Смотрите, мир полон священников, но редко встречаешь делателя на жатве Божьей, ибо мы согласны облекаться епископским саном, но не исполнять обязанностей нашего сана. Есть, любимейшие братья, в жизни епископов великое зло, которое сокрушает меня. Дабы кто не подумал, что я желаю причинить кому-либо личную обиду, я самого себя первого в этом зле обличаю: вопреки моей воле я поддаюсь требованиям варварской эпохи. Это зло заключается в том, что мы вдались в занятия века сего и что наши действия не соответствуют достоинству сана. Мы бросаем дело проповеди. Если мы призваны к епископскому званию, то это, вероятно, в наше же наказание, ибо у нас только имя епископа, но нет достоинств. Те, кто нам вручены, отходят от Бога, а мы молчим; они гибнут во зле, а мы им и руки не протягиваем, чтобы вытянуть их. Занятые мирскими делами, мы безразличны к судьбе душ"  (63).

VIII век.

      "Весьма развратился нынешний век и весь преисполнен возношения и лицемерия. Труды телесные по примеру древних отцов наших, может быть, и показывает, но дарований их не сподобляется, - потому что не трудам, но простоте и смирению являет себя Бог"  (64).
       В этом же веке императору Константину Копрониму адресуется послание, подписанное именем преподобного Иоанна Дамаскина: "Епископы нашего времени только и заботятся о лошадях, о стадах, о полевых угодьях и денежных поборах, о том, как бы повыгоднее продать свою пшеницу, как лучше разливать вино, как продавать масло, как прибыльнее сбыть шерсть и шелк-сырец, и рассматривают тщательно только ценность и вес монеты; они старательно наблюдают за тем, чтобы стол их ежедневно был сибаритским - с вином благовонным и рыбами величины необычайной. Что же касается паствы, то о душах пасомых нет у них ни малейшей думы. Пастыри века сего истинно стали, по выражению Писания, волками. Как только заметят они, что кто-нибудь в подведомой их пастве совершил хотя бы малый какой проступок, мгновенно воспрянут и разразятся всевозможными епитимьями, нисколько не помышляя при этом о действительном назначении пастырского служения, относясь к пастве не с помыслами пастырей, а с расчетом наемных поденщиков"  (65). Если учесть, что лишь ученые позднейшего времени оспорили авторство этого послания, то станет очевидным, что христиане того столетия не считали картину, нарисованную в нем, не соответствующей действительности и бросающей тень на имя святого отца.

X век.

       Византийский император Никифор Фока (человек, лично склонный к монашеству и близкий к преподобному Афанасию Афонскому) в 964 г. издает новеллу о монастырских владениях. Текст нового закона включает в себя и нравственную оценку наличных церковных обстоятельств: "Божественное слово Отчее, имея попечение о нашем спасении и указывая пути к нему, научает нас, что многое стяжание служит существенным препятствием. Предостерегая нас против излишнего, Спаситель запрещает даже пещись о пище на завтрашний день, а не только что о жезле, суме и другой перемене одежды. И вот, наблюдая теперь совершающееся в монастырях и других священных домах и замечая явную болезнь (ибо лучше всего назвать это болезнью), которая в них обнаруживается, я не мог придумать, каким врачеством может быть исправлено зло и каким наказанием следует наказать чрезмерное любостяжание. Кто из святых отцов учил этому и каким внушениям они следуют, дошедши до такого излишества, до такого суетного безумия? Не каждый ли час они стараются приобретать тысячи десятин земли, строят великолепные здания, разводят бесконечные стада волов, верблюдов и другого скота, обращая на это всю заботу своей души, так что монашеский чин ничем уже не отличается от мирской жизни со всеми ее суетами. Разве слово Божие не гласит нечто тому противоположное и не заповедует нам полную свободу от таких попечений? Разве оно не поставляет в посрамление нам беззаботность птиц? Взгляни, какой образ жизни вели святые отцы, которые просияли в Египте, Палестине, Александрии и других местах, и ты найдешь, что жизнь их была до такой степени проста, как будто они имели лишь душу и достигли бестелесности Ангелов. Христос сказал, что только усиливающийся достигает Царствия Небесного и что оно приобретается многими скорбями. Но когда я посмотрю на тех, кто дает обет удаляться от сей жизни и переменой одежды как бы знаменует о перемене жизни, и вижу, как они обращают в ложь свои обеты и как противоречат поведением своим наружности, то я не знаю, как назвать это, как не комедией, придуманной для посрамления имени Христова"  (66). 
       В итоге закон запрещает создавать новые монастыри с заранее отведенными для них земельными угодьями и селами, но разрешает строить пустынные кельи для тех, кто будет сам кормить себя и готов действительно жить в нищете, молитве и уповании на Божий Промысл...
       Печальная оценка церковной жизни императором подтверждается и святым. В том же веке преподобный Симеон Новый Богослов печалится: "Но что сказать тем, которые любят быть важными лицами и хотят быть поставленными в иереи, архиереи и игумены, когда вижу, что они не знают ничего из необходимых и Божественных предметов... О нечувствие наше и презрение Бога и всего Божественного! Ибо ни чувством не понимаем, что говорится, ни того, что есть христианство, не понимаем и не знаем в точности Таинств христиан, а других поучаем. Отрицаясь же Его зрения, мы явно показываем, что мы не рождены, не произошли в свете, сходящем свыше, но - еще в чреве носимые младенцы или, лучше сказать, выкидыши, а домогаемся священных мест, восходим на апостольские престолы. А что всего хуже, большею частию деньгами покупаем священство и, никогда не бывши овцами, желаем пасти царское стадо, и это для того только, чтобы наподобие зверей наполнить чрево свое"  (67). "Мы изгнали отличительный знак нашей веры - любовь" (Преподобный Симеон Новый Богослов)  (68).
       В том же столетии, столетии крещения Руси болгарский книжник поп Косьма (970 г.) объясняет, отчего так неостановима богомильская ересь: "Откуду бо исходят волци сии, злии пси, еретическая учения? Не от лености ли и грубости пастушьскы?" О. Косьма признает правоту богомилов, обвиняющих православное духовенство в лености, пьянстве и казнокрадстве...  (69)
      За пределами Византии не лучше. Например, в XIII веке парижский епископ Гийом д'Овернь говорит о том, что одичание Церкви стало таково, что всякий, узревший его, повергается в оцепенение и ужас: "То уже не невеста, то чудовище, ужасающе безобразное и свирепое"  (70).
       А митрополит Владимирский святитель Серапион своей православной пастве адресует отнюдь не ласкающие слова: "Даже язычники, закона Божия не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют напрасно, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не продаст своего брата, а если кого постигает беда, то искупят его и в нужде его помогут ему, и найденное на торгу всем покажут. Мы же считаем себя православными, крещены во имя Божие и заповеди Его слышали, но всегда неправды исполнены, и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаем; если б могли, доносами, завистью съели бы друг друга, но Бог нас охраняет. Вельможа или простой человек - каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?"  (71)
      Поздневизантийские канонические памятники рисуют весьма безотрадную картину церковных беззаконий: В XIV веке Матфей Властарь сокрушается: "Здесь уместно было бы возопить: аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит, ибо кто принимает управление честным домом, или какое бы то ни было служение в Церкви, или делается клириком, или получает монастырь в управление без некоторого даяния? А если всех сих, - и дающих, и принимающих беззаконно, - священные правила подвергают крайним наказаниям, то какая надежда спасения нам, не отступающим от общения с ними"  (72). 
       Константинопольский Патриарх Вальсамон печалится: "Я не знаю, какой это мирянин без всякой подачки получает управление богоугодным домом или церковную должность, или делается клириком, или получает монастырскую келью?"  (73) О том же грехе говорится и в "Пидалионе": "Симония так ныне укоренилась и действует, как будто считается добродетелью, а не богомерзкой ересью. Ныне все клирики беззаконно получают свою степень, беззаконно живут и умирают; оттого цепи рабства становятся все тяжелее"  (74).

       В русской церковной литературе начиная с XII века, то есть с домонгольских времен, известно "Слово о ложных пастырях". В "Златоструе" оно приписывается святителю Иоанну Златоусту  (75). Кто бы ни был автор этого слова, важно, что в течение многих столетий русские церковные читатели узнавали свою ситуацию в его горьких словах: "Рекше, егда пастуши възволчатся, тогда подобаеть овци овце паствити - в день глада насытяться. Рекше: близ смьрть на години, не сущю епископу, ни учителю, да аще добре научить и простый - и то добро. В притци лепо есть разумети: егда бы посла рать к некоему граду, ти некто бы простълюдин въскликал: "Люди, побегнете в град, рать идеть на вы!" То быша слышавъше, людие смышлении бежали быша в град и избыли бы зла, а несмышлении ръкли быша: "Не князь мужь поведаеть, не бежим в град". Пришьдши бы рать избила, а другых повоевала... Разумейте же, братие, како ти есть ныне: Ратници суть беси, а учащего святителя несть, како бы убежати зла. Век бо сий короток, а мука долга, а концина близ, а вожа нетуть, рекше учителя. Учители бо наши наполнишася богатьством имения и ослепоша, да уже ни сами учать, ни им велять. О них же пророк рече: удебеле бо сердце людий сих, ушима своима тяжко слышать, очи свои съмжиша, и не хотять прияти разума спасеного, но и приимающих ненавидять. И сами быша врази своему спасению... Откуду убо вниде в ны неведение? Яве ли яко от непочитания книжнаго! <...>К ним же ныне благое время рещи: о горе вам, наставници слепии, не учившися добре и не утвержени книжным разумом, ризами крашители, а не книгами, оставляшеи слово Божие, а чреву работающеи, их же Бог - чрево и слава, иже от овець волну и млеко взимаете, а овець моих не пасуще"  (76).
       В XVI веке преподобный Максим Грек говорит о Руси точно в той интонации, с которой ветхозаветные пророки говорили об Израиле: "Внезапная погибель великолепного и сильнейшего греческого царства, постигшая его по праведному гневу за несколько лет пред сим, пусть заставит вас отстать от прогневления Меня, если не хотите подвергнуться тому же. Вспомните, какое благолепное пение, с каким благозвучным звоном колоколов и с какими благовонными курениями обильно совершалось Мне там каждый день; сколько совершалось всенощных пений во дни церковных праздников и торжественных дней; какие воздвизались там Мне прекрасные, высокие и чудные храмы, и в них сколько хранилось апостольских и мученических мощей, точащих обильные источники исцелений; какие хранились там сокровища высочайшей мудрости и всякого разума. И все это никакой не принесло им пользы, так как "вдовицу и сира умориша, и пришелца убиша", как написано (Пс. 93, 6). Оставив упование на Мои щедроты, они приписали все звездам; будучи побеждены златолюбием, возненавидели всякий закон правосудия, оправдывая за мзду всякого обидчика; также и в священные саны возводили не тех, которые сего достойны, но кто принесет наибольшую мзду, того и ставили учителем над Моими людьми. Убойтесь же этого примера! Перестаньте беззаконновать! Каким же служением вы можете благоугодить Мне? Видя Меня изображенным на иконе, вы украшаете изображение Мое золотым венцом, а Самого Меня, живущего среди вас, оставляете гибнуть голодом и холодом, тогда как сами всегда вкусно питаетесь и упиваетесь и украшаете себя различными одеждами. Снабди Меня тем, в чем Я нуждаюсь! Не прошу у тебя золотого венца, ибо Мое украшение и кованный Мне венец - это то, чтобы посещать нищих, сирот и вдовиц, доставлять им достаточное пропитание. Какую же радость может доставить Мне ваше сладкоголосное пение, соединенное с рыданиями и воздыханиями ко Мне по причине сильного голода нищих Моих?"  (77). В одной притче преподобный Максим встречает в пустынно-скорбном месте жену по имени Василия, то есть Царство, и слышит от нее: "Этот пустынный путь образует собою нынешний последний, окаянный век, как лишенный уже царей благочестивых и опустевший ревнителями Отца моего Небесного, ибо все теперь ищут своего, а не Божия, не того, чтобы прославить Его добрыми делами, благотворениями и борьбою против тех, которые постояннно усиливаются стереть с лица земли истинную веру в Бога; стараются же только об увеличении пределов своей державы и из-за этого друг на друга враждебно вооружаются, друг друга обижают, радуясь кровопролитию тех и других верных людей; лукавством своим строят друг против друга разные наветы, как звери. А что всего более ввергает меня в окончательную печаль, это то, что нет у меня таких поборников, какие были у меня прежде, которые бы заступились за меня по ревности Божией и исправили бы самочинных обручников. Нет у меня великого Самуила, священника, который дерзновенно восстал против Саула, ослушавшегося меня, нет чудного Амвросия, архиерея Божия, который не убоялся царской власти Федосия Великого, нет Василия Великого, который премудрым своим учением навел ужас на гонителя Валента, нет великого Иоанна Златоуста, который изобличил сребролюбие и лихоимство царицы Евдоксии. Лишенная таких поборников и ревнителей, не справедливо ли уподобляюсь я вдовствующей жене и сижу при пустынном пути настоящего окаянного века?"  (78)
      В конце XVII века греческий проповедник святитель Илия Минятий обозревает свою паству и вспоминает Диогена, который ярким солнечным днем с фонарем в руке на площади искал человека. "Мне тяжело проводить сравнение, но сказать правду нужно. В то время, когда, как солнце в полдень, сияет Православие, возжигаю и я светильник евангельской проповеди, прихожу в церковь и ищу христианина. Я хочу найти хоть одного в многолюдном христианском городе, но не нахожу. Христианина ищу, христианина! Я перехожу с места на место, чтоб найти его. Ищу его на площадях, между вельможами, но вижу здесь одно только тщеславное самомнение. Нет христианина! Ищу его на базарах среди торговцев, но вижу здесь одну ненасытную жадность. Нет христианина! Ищу его на улицах среди молодежи и вижу крайнее развращение. Нет христианина! Выхожу за стены города и ищу его среди поселян, но вижу здесь всю ложь мира. Нет христианина... Я хотел бы взойти во дворцы вельмож и сильных людей, чтобы посмотреть, нет ли там христианина, но не осмеливаюсь, боюсь... Все клирики и миряне, князья и бедные, мужи, жены и дети, юноши и старцы уклонились от веры, стали жить непотребною жизнью, нет ни одного, кто жил бы по вере. Христиане, без слез внимающие этому! Если вы не хотите плакать из сокрушения, плачьте из стыда!"  (79)
      В XVIII веке церковная жизнь Новгорода описывается такими словами: "От пресвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонились. В Великом Новграде так было до сегодняшнего, 1723, года в церквах пусто, что и в недельный день человек двух-трех настоящих прихожан не обреталося. А ныне архиерейским указом, слава Богу, мало-мало починают ходить ко святей церкви. Где бывало человека по два-три в церкви, а ныне и десятка по два-три бывает по воскресным дням, а в большие праздники бывает и больше, и то страха ради, а не ради истинного обращения"  (80).
       Святитель Димитрий Ростовский произносит проповедь в неделю жен-мироносиц и вспоминает слова, сказанные Ангелом женам при гробе Воскресшего Спасителя ("Возста, несть зде!" [ср.: Мф. 28, 6]): "Где же Христос по Своем Воскресении? Конечно, везде, как Бог, но не везде Своею благодатию... Не в храмах ли Он, воздвигнутых в Его честь? Нет, Его дом святой сделался разбойничьим вертепом. Соберутся люди в церковь, будто на молитву, а между тем празднословят о купле, о войне, о пиршествах, осуждают других, ругаются над ближними, разбивают хульными словами их доброе имя. Иные, стоя в храме, будто и молятся устами, а в уме своем помышляют о семье, о богатстве, о сундуках, о деньгах. Иной дремлет, стоя в церкви, а иной помышляет о воровстве, убийстве, прелюбодеянии или замышляет месть ближнему. Случается вдобавок, что духовные лица, пьяные, бранятся между собой, сквернословят и дерутся в алтаре. Нет, не храм это Божий, а вертеп разбойников: благодать Божия отгоняется от святого места, как пчела, гонимая дымом. Некогда Господь бичом изгнал продающих и купующих из церкви. А что, если бы Он теперь видимо пришел в святой Свой храм с этим бичом? Но нет, Господи, уже то время прошло, когда Ты изгонял бесчинников из храма; ныне наше окаянное время настало; уже мы Тебя изгоняем; теперь можно сказать о храме Господнем: несть зде Бога; был, да пошел прочь. Возста, несть зде... Многие крещены и просвещены истинною верою, но мало таких, в которых бы Господь обитал, как в Своем храме: и вор крещен, и тать, и разбойник, и прелюбодей, и всякий злодей просвещен правоверием, но Христа в нем не спрашивай: несть зде. Разве давно когда-то был Христос в этом воре в младенческие годы, а когда он пришел в возраст, отошел от него Христос! Возста, несть зде! Иной на вид кажется добродетельным, благочестивым: он богомолец, постник, нищелюбец, подвижник... Но все это лицемерие. Не ищи в нем Христа. Несть зде! Трудно сыскать драгоценный жемчуг в морской глубине, золото, серебро - в недрах земли; а еще труднее - Христа, обитающего в людях. Многие из нас только по имени христиане, а живут по-скотски, по-свински. Крестом Христовым ограждаемся, а Христа на кресте распинаем мерзкими делами. Посмотрим на духовного сановника и спросим его: с каким намерением и желанием достиг ты своего сана? Ради славы и чести Божией или для своей чести и славы? Ради ли приобретения душ человеческих во спасение или для приобретения собственных богатств? Поистине не один бы нашелся, который достиг этого сана не для пользы людей, а для своей корысти. Не служить пришел спасению человеческих душ, а для того, чтобы ему служили подначальные. Посмотрим на низшие духовные власти, на иереев и дьяконов,и спросим каждого: что тебя привело в священный чин? Желание ли спасти себя и иных? Нет, ты пошел сюда для того,чтобы прокормить себя, жену и детей. Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса. Иной, взявши ключи разумения, и сам не входит, и входящих не пускает, а иной и ключа разумения не брал. Сам ничего не разумеет: слепец слепцов вождит и купно в яму впадают. Не скоро здесь сыщешь Христа: несть зде! Может быть в монастырях поискать Христа? Но и в них все испортилось. Ничего не стало. Не в народе ли поискать Христа? Но где же более воровства, как не в народе? Если есть в народе какие-нибудь добрые люди, так и те за своими делами и утеснениями забыли Бога и от молитвы отступили. Не в людях ли великих, боярах и судиях, искать Христа? Но к ним нет доступа. В них едва ли когда и бывал Христос: в наши злые времена и правда скудна, и милосердия нет, а где нет ни правды, ни милосердия, там не ищи Христа: несть зде! Где же обрести Его? Придется сетовать с Магдалиной, говорящей: "Взяша Господа от гроба, и не вем, где положиша Его" (ср.: Ин. 20, 13). Грехи наши взяли от нас Господа нашего, и не знаем, где искать Его. Иной кто-нибудь скажет: "Господь со мною, и я с Ним, я верую в Него, молюсь Ему и поклоняюсь Ему. А что из того, что ты поклоняешься? Поклонялись Ему и те, которые во время Его вольного страдания прегибали перед Ним колена, а потом били по голове тростью. Ты кланяешься Христу и бьешь Христа, потому что озлобляешь и мучишь своего ближнего, насилуешь его и грабишь, отнимаешь у него неправильно достояние; ты молишься Христу и плюешь Ему в лицо, испуская из уст своих скверные слова, укоряя и осуждая своего ближнего"  (81).
       Несколько десятилетий спустя святитель Тихон Задонский сетует: "Нынешние христиане по большей части противятся Христу, а не учатся от Христа... Христос учит от зла уклонятися, но многие христиане зло делают. Христос учит трезво жить, но многие христиане пиянствуют. Христос учит чисто жить, но многие христиане блудодействуют <...>. Христос учит милосердыми быть, но многие христиане, видя бедного, говорят бесстыдно: "Что мне до него нужды?" Видя нагого, не хотят одеть... видя алчущего, не хотят накормить <...> О! Как у многих христиан в презрении находится Христос! О, как час от часу умаляется плод семени слова Божия, как умножаются плевелы... как возрастает нечестие! Оскудевает истинное благочестие, и изобилует лицемерие, оскудевают христиане, и умножаются лицемеры! <...> Не смотри, что нынешние христиане делают, но что слово Божие проповедует и учит. Понеже един от другого пример берет и соблазняется... и оскудевают истинные христиане, и входит лицемерие. Вот тебе гостинец! Спасайся о Христе!"  (82).
       В XIX веке святитель Игнатий Брянчанинов рисует картину духовного разрушения: "Скудость в духовных сведениях, которую я увидел в обители вашей, поразила меня. Но где, в каком монастыре не поражала она? Светские люди, заимствующие окормление духовное в Сергиевой Пустыни, имеют сведения несравненно большие и определенные, нежели эти жители монастырей. Живем в трудное время. "Оскуде преподобный от земли". Настал голод слова Божия! Ключи разумения у книжников и фарисеев. Сами не входят и возбраняют вход другим. Христианство и монашество при последнем их издыхании. Образ благочестия кое-как, наиболее лицемерно, поддерживается, а от силы благочестия отреклись люди. Надо плакать и молчать"  (83). "О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, да и повсюду, данный ему срок. Отживает оно век свой вместе с христианством. Восстановления не ожидаю. В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие об умном делании"  (84). "Многие монастыри из пристанищ для нравственности и благочестия обратились в пропасти безнравственности и нечестия. Мнение разгоряченное слепцов, которые все видят в цветущем виде, не должно иметь никакого веса"  (85).
       "У нас есть хорошая внешность: мы сохранили все обряды и символы первобытной Церкви; но все это мертвое тело, в нем мало жизни"  (86).
       Святитель Феофан Затворник выражает пожелание, чтобы в ту епархию, где проживает его адресат, назначен был бы архиерей "умный, добрый и, главное - православный. Ибо есть, говорят, и очень неправославные"  (87).
       Несколькими десятилетиями позже будущий митрополит Евлогий (Георгиевский), после провинциальной семинарии оказавшись в Московской академии в Сергиевой лавре и заметив, что некоторые студенты и преподаватели ежедневно перед началом занятий молятся у святых мощей, - поражается столь необычному проявлению веры  (88) (а после катастроф ХХ века для всех нынешних семинаристов, напротив, прийти с утра к Преподобному - это потребность внутренняя, недисциплинарная).
       В том, XIX, веке, который из нашего нынешнего "чада" кажется столь церковно-благополучным, Е. Голубинский, профессор Московской духовной академии, считает первоочередной необходимостью - "заставить в училищах и семинариях учить и учиться хорошо и вывести в семинариях пьянство профессоров и учеников"  (89). Но - "что прискорбно - пьянство не только не убывает, но, пожалуй, еще прибывает: лет сорок назад мы росли дитятей в селе среди гомерического пьянства духовенства всей окрестной местности, но, по крайней мере, мы не слыхали случаев, чтобы люди умирали от пьянства, а из наших товарищей и близких сверстников по учению мы знаем до пятка, которые отправились на тот свет положительно от пьянства"  (90).
       А вот горькие слова святителя Николая, просветителя Японии: "Как бесцветна, как противна жизнь здесь <в России> без живого дела! Все сочувствуют Миссии, но несносная формалистика тянет в бесконечность. Такова система! Хороша ли? И сам-то делаешься скучным, гадким, точно неживым"  (91). Особенно больно видеть это равнодушие к проповеди на фоне активности протестантов: "Боже, сколько людей у этих протестантов на всех путях! И какие превосходные, энергичные деятели! Живо и действенно еще у них христианство. Без помощи благодати Божией не было бы того"  (92). "В заключение пристали с вопросом: почему же Россия в Индии не имеет Духовной миссии? Все имеют: и американцы, и французы, и немцы, не говоря уже об англичанах, а русской нет - почему?.. Почему, в самом деле? Не пора ли нам шире открыть глаза? Покуда же мы будем краснеть при подобных вопросах за наше немощество?"  (93). "Господи, скоро ли Православие воспитает в своих чадах такую верность по вере?"  (94). "Был в англицкой Миссии; там опять - новые члены. Господи, откуда у них берутся люди?! А у нас вечно нет никого. Недаром такая грусть одиничества; знать, с нею мне и в могилу лечь придется - не даст Бог утешения видеть выходящими на поле Христово православных миссионеров, которым, собственно, и предназначено поле. Что ж, вероятно, не умедлят после выступить. Дай-то Бог поскорее, хоть и после нас! Мы пусть канем как первая капля, бесследно пропадающая в жаждущей орошения земле"  (95). "Какое обилие христиански настроенных молодых людей в Америке, да и в других странах, кроме России! Скоро ли Православие даст такой цвет?"  (96). "Вот у них миссионеров не оберешься; куда захочешь и сколько захочешь - с избытком! Должно быть, еще чрез тысячу лет и в Православной Церкви появится сколько-нибудь подобной живости. А теперь она - птица об одном крыле"  (97)...
       В ХХ веке, накануне печальных событий новейшей русской истории, последний протопресвитер русской царской армии видел также отнюдь не радужную картину церковной жизни: "Трудно представить себе какое-либо другое на земле служение, которое подверглось бы такому извращению и изуродованию, как архиерейское у нас. Стоит только беглым взглядом окинуть путь восхождения к архиерейству, чтобы признать, что враг рода человеческого много потрудился, дабы, извратив, обезвредить для себя самое высокое в Церкви Божией служение"  (98).
       О тех же годах преподобный старец Варсонофий Оптинский говорит: "Смотрите, в семинариях духовных и академиях какое неверие, нигилизм, мертвечина, а все потому, что только одна зубрежка без чувства и смысла. Революция в России произошла из семинарии. Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, встать в сторонке, поплакать, умилиться, ему дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом. Буква убивает"  (99).
       А вот наблюдения профессора Московской духовной академии архиепископа Илариона (Троицкого): "Десятый год наблюдая академическую жизнь, я невольно с грустью и печалью, иногда с негодованием, замечал, что студенты академии слишком мало занимаются богословием и еще меньше богословием интересуются. Получается крайне ненормальное явление: студент духовной академии, оканчивая курс, имеет некоторые взгляды философские, исторические, даже политические, но не имеет определенных взглядов богословских. Чисто богословские вопросы его не волнуют; он будто даже и не понимает, как это богословский вопрос может задевать за самую сердцевину души, ломать и переворачивать всю жизнь человека, заставлять его ввергаться в огонь и в воду"  (100). И уже скоро профессору придется стать новомучеником...
       Но и во время самих гонений на Церковь в ней оказываются отнюдь не только исповедники и диаманты веры. М. Новоселов, по некоторым сведениям в начале 20-х годов ставший епископом гонимой Катакомбной церкви  (101), утешал паству несладкими словами: "Не будем смущаться и неверностью множества пастырей и архипастырей как явлением неожиданным: это не новость для Церкви Божией, нравственные потрясения которой, исходившие всегда от иерархии, а не от верующего народа, бывали так часты и сильны, что дали повод к поучительной остроте: "Если епископы не одолели Церковь, то врата адовы не одолеют ее""  (102).
       Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) в посланиях духовенству Крымской епархии конца 40-х - начала 50-х годов скорбит о пастырях: "Отвык наш несчастный народ ежедневно бывать в церкви, как было в старину. Забыли и священники свой долг быть всегдашними молитвенниками о народе. Никем не совершается память святых, которым положены службы на каждый день. Многие сельские священники прямо говорят мне, что им нечего делать целую неделю, от воскресенья до воскресенья... Не есть ли священнослужение вообще, а в наше время в особенности, тяжелый подвиг служения народу, изнывающему и мучающемуся от глада и жажды слышания слов Господних? А многие ли священнослужители ставят своей целью такой подвиг? Не смотрят ли на служение Богу как на средство пропитания, как на ремесло требоисправления?.. Тяжкие испытания и страдания перенесла Церковь наша за время Великой революции, конечно, не без вины. Давно, давно накоплялся гнев народный на священников корыстолюбивых, пьяных и развратных, которых, к стыду нашему, было немало. И с отчаянием видим мы, что многих, многих таких и революция ничему не научила. По-прежнему, и даже хуже прежнего, являют они грязное лицо наемников - не пастырей, по-прежнему из-за них уходят люди в секты на погибель себе... Пастыри молчат... Когда я говорю с вами об этом, то чаще всего слышу в ответ: "У нас нет пособий для проповеди". Не стыдно ли так отвечать? Разве проповедь состоит в повторении чужих проповедей? Разве не слышали вы от святого апостола Павла: "И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы" (1 Кор. 2, 4)? Так что же? Значит, нет в вас ни духа, ни силы, если не хотите проповедовать; не имея сборников чужих проповедей, не имеете своих мыслей о Боге, а ищете чужих? Зачем вам сборники чужих проповедей, если сама Библия есть неисчерпаемое руководство для проповедей? Но к стыду нашему, я должен указать вам на сектантов, неустанно проповедующих только по Библии и усердно, ежедневно читающих ее. А я видел многих священников, которые ни разу не прочитали всей Библии. Не позор ли это?.. Знаю, что готов у многих ответ на обвинение в нерадивости. Знаю, что многие скажут: виновен ли я в том, что не получил от Бога дара красноречия и не могу составлять проповеди, а сборников печатных проповедей теперь почти невозможно найти? Не лукавь, нерадивый иерей, ибо дело не в сборниках проповедей, а в сердце твоем... Если не проповедует священник или епископ, то значит, что не только нет святого избытка в сердце его. Но пусто оно, и не о чем ему говорить и проповедовать"  (103).
       О несколько более поздних годах вспоминает митрополит Санкт-Петербургский Иоанн (Снычев). Тогда, в хрущевское гонение, под давлением властей архиереи издавали - от своего имени! - чудовищные распоряжения о недопущении детей в храмы. "Да, скорбные дни переживает Русская Церковь. Сами епископы разрушают ее устои, терзают бедную и всячески издеваются. Вот они, епископы последних дней, о которых умолял преподобный Серафим Саровский и получил ответ, чтобы он не молился о них, так как Господь не помилует их! За что же, поистине, миловать? Наказывать следует. Как Ты, Господи, долготерпелив к нам, грешным! Спаси, Создатель, Церковь Твою, изнывающую от безумия управителей"  (104).
       В те же годы в России жил человек, чьи строки, по моему восприятию, являются едва ли не единственным образцом беспримесной "святоотеческой пробы" среди огромной массы церковной и околоцерковной литературы второй половины ХХ века - игумен Никон (Воробьев). Для его писем характерна та добродетель, которую преподобный Антоний Великий называл первейшей для христианина - трезвость (причем очень естественная и очень светлая). И вот его взгляд на нашу Церковь времен хрущевских гонений, изложенный в письмах семинаристу Алексею: "Я считаю преступлением со стороны "старших", что они без испытания, без указания пути принимают в монашество по личным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют... Я очень жалею о. Павла. Ни в коем случае не надо его осуждать, а всякий раз, как вспомнишь его, от всего сердца вздохни: "Господи, помоги рабу Твоему, спаси его!" Он нуждается в нашем сочувствии и молитвах. Это - плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств - и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться прежде всего в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю - до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, непереваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение "лжеименным" разумом духовных истин приводит к "снижению" значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом "пререкания языков", чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает... Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое-что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно - с своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг... Невольно вспомнишь слова святителя Тихона Задонского, что христианство незаметно уходит от людей, остается одно лицемерство. Это сказано двести лет назад. А теперь что? Духовная школа мертва и выпускает окончательных мертвецов. Скоро "мертвые погребут и этих мертвецов" (ср.: Мф. 8, 22), что уже и делается. Господи, спасай нас всех!"  (105).
       И нельзя сказать, что все эти болезни были преодолены к тому моменту, когда Промысл Божий освободил нашу церковную жизнь от атеистического ига. В момент перелома церковная жизнь была отнюдь не более здорова, чем прежде. Вот голос, прозвучавший на Поместном Соборе 1988 года: "Я 14 лет являюсь правящим архиереем. Я не знаю, чем вообще занимается Патриархия. Я 10 лет посылал отчеты из Курской епархии. Ни разу не получил ни одного замечания - правильно ли я управляю, есть ли ошибки....Я думаю, что каждый из вас, правящих архиереев, знает, что, несмотря на то что мы живем в одних и тех же условиях, мы так далеки друг от друга. Казалось бы, когда люди живут в трудных условиях, они сплачиваются. Мы все разобщены... Мы сознательно сами разлагаем Церковь... Что мы можем сказать верующим и неверующим не только словом, а прежде всего своим примером? Наше торжество началось служением литургии в Богоявленском соборе. Его совершали члены Синода, прекрасно пели хоры, но как мы себя вели, архиереи, клирики? Мне было стыдно за всех нас. Если бы мы посмотрели на себя и друг на друга со стороны, глазами неверующего человека, то мы бы выглядели не лучшим образом. Служба была хорошая, но мы даже не относились к ней как к спектаклю, ибо на спектакле зрители так себя не ведут, как мы себя вели. Многие иерархи стояли на видном месте, разговаривали, смеялись, и весь их облик показывал, что они не были проникнуты молитвой. И это тоже проповедь, только чего? Как мы можем проповедовать, призывать к молитве, если мы сами разучились молиться?.. Помню сороковые годы... с 1943 по 1954 годы у нас тоже было возрождение: открылись храмы тысячами. Священнослужители имели возможность и административной, и пастырской деятельности. С чего они начали и чем они кончили, я думаю, все, кто жил в то время, знают. Начинали с того,что покупали себе роскошные дома на самом видном месте, красили заборы в зеленый цвет. Приезжай в любое место: лучший дом (с зеленым забором и злой собакой) - дом священника. А машины - не просто "Волги", а "ЗИЛы"... Мы должны принести покаяние, должны увидеть свои собственные недостатки, должны отказаться от собственного величия... Наша Церковь выжила не благодаря нам и нашим усилиям"  (106).
       Дальше кончается прошедшее и начинается настоящее время. Многие его черты, печально знакомые всем церковным людям, мы видели в свидетельствах из прошлых эпох. Впрочем - "ходить бывает склизко по камешкам иным. О том, что с нами близко, мы лучше помолчим..."
       Лишь одно суждение, заимствованное отнюдь не из газет, приведу сейчас. Монах, написавший предисловие к изданию писем игумена Никона, хоть и остался безымянным, но ссылается на таких наших современников, чьи имена дороги для любого православного человека. "Когда один из высокопоставленных иерархов несколько лет назад вступал в должность, он посетил Псково-Печерский монастырь. Один из духовников, имя которого известно всей России, не советовал ему открывать новых обителей, пока не будет восстановлена монашеская жизнь в уже открытых (тогда их было чуть более 100). Особенно тяжелое положение было в женских монастырях. Духовник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Кирилл (Павлов) в беседе с учащимися Московской духовной академии (февраль 1996 г.) на вопрос, знает ли он в настоящее время женские обители, в которые безбоязненно может поступить человек, имеющий благословение на монашество, ответил: "Я этого не знаю", - посоветовав поездить и посмотреть, какая в них духовная атмосфера. "Беда в том, - продолжил о. Кирилл, - что нет духовных лиц: в мужских монастырях нет опытных духовников, в женских - нет таких духовных стариц, которые бы окормляли молодых, новоначальных. Это большой пробел. Отсутствие подлинных духовных наставников приводит к тому, что их место занимают люди прельщенные или даже проходимцы. Такие "наставники" занимаются отчитыванием бесноватых, исцелением больных, при всяком удобном случае демонстрируют свою прозорливость, проповедуя крайний аскетический подвиг, представляя христианство и монашество как неедение и неспание. Человек, который подолгу не ест и не спит, в наше время, скорее, настораживает, как и духовники, требующие абсолютного и беспрекословного послушания себе. Признаками подлинной праведности прежде всего являются смирение и любовь к ближнему"  (107).
       Церковь всегда ощущала свое недостоинство и оплакивала его. Но только поэтому она и смогла сохранить свой дух. И именно плач ее святых о своих грехах и о пороках церковных и был признаком еще неизжитого до конца духовного здоровья. "Такие мысли  (108) не оставляют меня день и ночь, сушат во мне мозг, истощают плоть, лишают бодрости, не позволяют ходить с подъятыми высоко взорами. Сие смиряет мое сердце, налагает узы на язык и заставляет думать не о начальстве, не об исправлении других, но о том, как самому сколько-нибудь стереть с себя ржавчину пороков"  (109).
       Незнание реальной церковной истории приводит к неспособности жить в сегодняшнем дне не убегая в утопию, спроецированную в далекое и идеализируемое прошлое. Утопия же - это и есть то место, где рождаются секты и расколы. Чтобы их было поменьше - мы не должны дожидаться, пока человек, издалека бредущий к нам, вдруг сам разглядит наши болезни и ужаснется им. Мы сами должны честно предупреждать окружающих: мы - больны. С нами жить тяжело и трудно. Мы сами только учимся быть христианами и по большей части заслуживаем разве что "двойки". И все же - Христос не изгоняет нас, Он терпит нас и порою дает пережить и понять, как именно Он исцеляет людей. "Если бы Церковь земная была Церковь святых, то она не имела бы цели своего бытия. Церковь есть врачебница, не общество спасенных, а общество спасаемых"  (110).
       И потому, по утешительному слову преподобного Ефрема Сирина, "вся Церковь есть Церковь кающихся... вся она есть Церковь погибающих"  (111)...
       Вывод же из всего, сказанного здесь для темы настоящей книги, прост: не всякий увиденный в Церкви грех нужно считать признаком безблагодатности Церкви или безблагодатности времен, в которые мы живем. От замеченного греха священнослужителя не стоит сразу заключать к сатанинской плененности всей Церкви, как это нередко делают сторонники различных расколов  (112). Дело не в том, насколько мы праведны. Дело в Божием терпении. Христос - Бог человеколюбия. Ему пришлось много вынести от христиан за две тысячи лет. Поэтому есть надежда на то, что Он потерпит еще и наши беззакония.
       

      ПРИМЕЧАНИЯ

       ( 1) Всем входящим в церковную жизнь очень советую прочитать роман Грэма Грина "Сила и слава", в котором это различение проводится очень ясно.

       ( 2) Показателен пример одного послушника. Из духовных книг он вывел, что монахи - люди серьезные, смеяться им не пристало. И он старался вести себя соответственно. В трапезной, когда о. Герман рассказывал забавные случаи, он сидел, потупясь, на лице не появлялось и тени улябки. Его спросили, в чем дело, и он ответил: "Духовной жизни такое не подобает! Здесь монастырь!" Конечно, эта чисто внешняя "духовность" оказалась для него непосильным бременем. В конце концов он сломался, оставил монастырь, а потом и христианство..." (Иеромонах Дамаскин (Христенсен). Указ. соч. С. 776). 

       ( 3) Победоносцев К.П. О реформах в нашем богослужении // Москва. М., 1998. №5. С. 211.

       ( 4) Ерм. Пастырь // Ранние отцы Церкви. Брюссель, 1988. С. 179.

       ( 5) Святитель Климент Римский. Первое послание Коринфянам // Там же. С. 44.

       ( 6) Цит. по: Клеман О. Истоки. Богословие отцов древней Церкви: Тексты и комментарии. М., 1994. С. 124.

       ( 7) Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви... С. 271-272

       ( 8) Цит. по: Антоний (Вадковский) , митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Святоотеческие творения как пособие проповедникам. История проповедничества // Богословские труды: Сборник, посвященный 175-летию Ленинградской духовной академии. М., 1986. С. 343.

       ( 9) Святитель Киприан Карфагенский. Книга о падших // Отцы и учители Церкви III века: Антология: В 2 т. М., 1996. Т. 2. С. 280-282.

       ( 10) Святитель Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви III-го века. Полное собрание его сочинений. СПб., 1877. С. 176.

       ( 11) Евсевий Памфил. Церковная история. М. 1993. С. 286, 287, 288.

       ( 12) Святитель Григорий Богослов. Слово 43 // Указ. соч. Т. 1. С. 620.

       ( 13) Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Там же. С. 26.

       ( 14) Святитель Григорий Богослов. К епископам // Там же. Т. 2. С. 399.

       ( 15) Цит. по: Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви. С. 262.

       ( 16) Святитель Григорий Богослов. Письмо 49. К Василию Великому // Указ. соч. Т. 2. С. 447.

       ( 17) Цит. по: Иеромонах Дамаскин (Христенсен). Указ. соч. С. 409. В русском переводе творений святителя Григория это стихотворение опущено. Греческий текст: Patrologiae cursus completus: Series Graeco-Latina / Accurante S. P. Migne. Paris. V. XXXVII. 1192-1193. В этом стихотворении "о епископате и клире своего времени Григорий говорит как о "мастерской всех пороков", где зло председательствует и где те, которые должны стать "учителями добра", учат людей пороку" (Иеромонах Иларион (Алфеев). Жизнь и учение святителя Григория Богослова. М., 1998. С. 191).

       ( 18) Святитель Григорий Богослов. Письмо 71. К Евдоксию ритору // Указ. соч. Т. 2. С. 460.

       ( 19) Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Там же. Т. 1. С. 53-55.

       ( 20) Цит по: Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви... С. 296.

       ( 21) Святитель Григорий Богослов. К епископам // Указ. соч. Т. 2. С. 400.

       ( 22) Святитель Григорий Богослов. Послание 2, к Нектарию, епископу Константинопольскому // Там же. С. 6.

       ( 23) Святитель Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. С. 350-351.

       ( 24) Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Там же.Т. 1. С. 26.

       ( 25) Святитель Василий Великий. Письма // Творения: В 7 ч. Сергиев Посад, 1892. Ч. 6. С. 77.

       ( 26) Там же.С. 282.

       ( 27) Там же. С. 103.

       ( 28) Там же. С. 135.

       ( 29) Там же. С. 319.

       ( 30) Там же. С. 181.

       ( 31) Там же. С. 242.

       ( 32) Там же. С. 267.

       ( 33) Там же. С. 282.

       ( 34) Там же. С. 318.

       ( 35) Святитель Григорий Нисский. На свое рукоположение // Творения: В 8 ч М., 1862. Ч. 4. С. 365 и 367.

       ( 36) св. Григорий Нисский. Письмо 1, Флавиану. // Творения. ч. 8, М., 1872, с. 442-443.

       ( 37) св. Григорий Нисский. Письмо 2. О тех, которые путешествуют в Иерусалим // Творения. ч. 8, М., 1872, с. 452.

       ( 38) св. Григорий Нисский. Письмо 17, пресвитерам Никомидийским. // Творения. ч. 8, М., 1872, с. 501.

       ( 39) св. Григорий Нисский. Письмо 1, Флавиану. // Творения. ч. 8, М., 1872, с. 439.

       ( 40) Преподобный Ефрем Сирин. О братском вразумлении друг друга // Творения: В 6 ч. 4-е изд. Сергиев Посад, 1901. Ч. 5. С. 227.

       ( 41) Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Творения: В 12 т. СПб., 1898. Т. 1. Кн. 2. С. 438.

       ( 42) Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Второе послание к коринфянам // Указ. соч. СПб., 1. Т. 10. Кн. 2. С. 

       ( 43) Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Т. 1. Кн. 2. С. 436, 436.

       ( 44) Святитель Иоанн Златоуст. Слово о лжепророках и лжеучителях // Там же. Т. 8. Кн. 2. С. 704.

       ( 45) Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Там же. С. 438.

       ( 46) Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Там же. Т. 1. Кн. 2. С. 453.

       ( 47) Святитель Иоанн Златоуст. Слово в день Богоявления // Там же. Т. 2. Кн. 1. С. 412.

       ( 48) Там же. С. 413.

       ( 49) Святитель Григорий Богослов. Слово 5 // Указ. соч. Т. 1. С. 134-135.

       ( 50) Цит. по: Новоселов М. А. Письма друзьям. М., 1994. С. 126.

       ( 51) Блаженный Иероним. Письмо к Евстохии "О сохранении девственности" // Блаженный Иероним. О сохранении девственности. СПб., 1897. С. 17-19.

       ( 52) Цит. по: Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви... С. 278.

       ( 53) Блаженный Иероним Стридонский. Письмо 14. К монаху Илиодору // Творения: В 27 ч. Киев, 1893. Ч.1.С. 39.

       ( 54) Исидор Пелусиот. Письмо 625. Пресвитеру Фесосию (Цит. по: Аксаков Н. Предание Церкви и предания школы // Богословский вестник. М., 1908. Т. 1. № 3. С. 523-524).

       ( 55) Сократ Схоластик. Церковная история. М., 1996. С. 247.

       ( 56) Древний патерик. С. 324.

       ( 57) Цит.по: Любак Анри де. Католичество. Милан, [1992]. С. 306.

       ( 58) Иоанн Мосх. духовный Луг. 1915. С. 151.

       ( 59) См.: Так же. С. 157.

       ( 60) См.: Там же. С. 59.

       ( 61) Преподобный Максим Исповедник. Творения: В 2 кн. М., 1993. Кн. 1. С. 89.

       ( 62) Письмо С. И.Смирнову от 16.07.1907. Публ. в: протод. Сергий Голубцов. Стратилаты Академические. М., 1999, с. 210.

       ( 63) Святитель Григорий Двоеслов, папа Римский. Слово к епископам и к народу, сказанное в день святых апостолов Петра и Павла // Вестник РСХД. Paris, 1952. № 5-6. С. 3-4.

       ( 64) Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. С. 198.

       ( 65) Цит. по: Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви... С. 319.

       ( 66) Цит. по: Лебедев А. П. Очерки внутренней истории византийско-восточной Церкви в IX, X и XI веках. М., 1902. С. 269-270.

       ( 67) Преподобный Симеон Новый Богослов. Слово 79 // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. СПб., 1991. Вып. 6. С. 15.

       ( 68) Цит. по: Архиепископ Василий (Кривошеин). Преподобный Симеон Новый Богослов. Paris, 1980. С. 298.

       ( 69) См.: Оболенский Д. Византийское содружество наций: Шесть византийских портретов. М., 1998. С. 137.

       ( 70) Цит. по: Рацингер Й. Введение в христианство. Брюсель, 1988. С. 272.

       ( 71) Святитель Серапион Владимирский. О маловерии // Красноречие Древней Руси (XI-XVII вв.). М., 1987. С. 121.

       ( 72) Алфавитная Синтагма М. Властаря. Собрание по алфавитному порядку всех предметов, содержащихся в священных и божественных канонах. М.,1996. С. 443.

       ( 73) Цит. по: Троицкий С. Халкидонский Собор и восточный папизм // Вестник Русского западно-европейского патриаршего экзархата. Paris, 1959. № 32. С. 259.

       ( 74) Там же.

       ( 75) В собрании творений этого отца оно опубликовано в разделе Spuria. (Святитель Иоанн Златоуст) Т. 8. Кн.1, 2. С. 695-715.

       ( 76) Слово о лживых учителях святого отца нашего Иоанна Златоустого // Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996. С. 307-308.

       ( 77) Преподобный Максим Грек. Слово ХХ. О том, какое исповедание надлежало бы епископу Тверскому принести Создателю... // Творения: В 3 ч. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1996. Ч. 1. С. 165 -167.

       ( 78) Преподобный Максим Грек. Слово ХХVI. В котором пространно и с жалостию излагаются нестроения и бесчиния царей и властей последнего времени // Там же. С. 212 - 213.

       ( 79) Проповеди святителя Илии Минятия Кефалонитского. Свято Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 115-117.

       ( 80) Посошков И. Книга о скудости и богатстве. М., 1937. С. 106.

       ( 81) Цит. по: Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей: В 7 вып. СПб., 1874. Отд. 2. Вып. 5. С. 526-528.

       ( 82) Святитель Тихон Задонский. Творения: В 5 т. М., 1889. Т. 5. С. 289-292.

       ( 83) Игнатий (Брянчанинов), епископ. Письма к разным лицам: В 1 вып. Сергиев Посад, 1913. Вып. 1. С. 151.

       ( 84) Игнатий (Брянчанинов), епископ. Письма к Антонию (Бочкову), игумену Череменецкому. М., 1875. С. 25.

       ( 85) Цит. по: Новоселов М. А. Указ. соч. М., 1994. С. 95.

       ( 86) Цит. по: Протоиерей Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1981. С. 394.

       ( 87) Святитель Феофан Затворник. Собрание писем: В 8 вып. М., 1994. Вып. 3.С. 52.

       ( 88) Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни. Париж, 1947. С. 33.

       ( 89) Голубинский Е. Е. О реформе в быте Русской Церкви. М., 1913. С. 94.

       ( 90) Там же. С. 21.

       ( 91) Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского... Ч. 1. С. 159.

       ( 92) Там же. Ч. 2. С. 27. Впрочем тут же святитель Николай предупреждает против увлечения протестантизмом: "Протестантство - клоака, в которую, если порядочно засосет человека, - нет ему спасения" (Там же. С. 28). Ведь протестант "гордость свою считает верой" (Там же.).

       ( 93) Там же. С. 68.

       ( 94) Там же. С. 135.

       ( 95) Там же. С. 97.

       ( 96) Там же. С. 166.

       ( 97) Там же. С. 187.

       ( 98) Шавельский Георгий, протопресвитер. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. С. 213. Здесь кстати привести воспоминание знаменитого французского католического философа Жака Маритэна. В 1910 г., когда юноша Маритэн впервые взял в руки церковный календарь, его духовник "патер Клериссак очень смеялся по поводу того чувства ужаса, которое охватило меня, когда я увидел фотографии наших епископов" (Maritain J. Carnet de notes. Paris, 1965. P. 92).

       ( 99) Цит. по: Осипов А. И. Русское духовное образование // Журнал Московской Патриархии. М., 1998. № 3. С. 58.

       ( 100) Архиепископ Иларион (Троицкий). Без Церкви нет спасения. М., 1998. С. 349.

       ( 101) Во епископа Сергиево-Посадского он был хиротонисан в 1923 г. архиепископом Феодором (Поздеевским), епископами Арсением и Серафимом (Звездинским). См.: Епископат Истинно-Православной Катакомбной церкви: 1922-1997 гг. // Русское Православие: Всероссийский вестник ИПХ. 1997. № 4(8). С. 11.

       ( 102) Новоселов М. А. Указ. соч. С.126.

       ( 103) Указы святителя Луки // Протодиакон Василий Марущак. Святитель-хирург: Житие архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). М., 1997. С. 135-152.

       ( 104) Иоанн (Снычев), игумен. Воспоминания // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. СПб., 1992. Вып. 11. Ч. 2. С. 83.

       ( 105) Игумен Никон (Воробьев). Нам оставлено покаяние: Письма. М., 1997. С. 298, 319, 347.

       ( 106) Выступление архиепископа Иркутского и Читинского Хризостома // Поместный Собор Русской Православной Церкви. Троице-Сергиева Лавра, 6-9 июня 1988 года: Материалы. М., 1990. С. 396-397.

       ( 107) Покаянием жива Церковь. О книге писем игумена Никона (Воробьева) // Игумен Никон (Воробьев). Указ. соч. С. 11.

       ( 108) Имеются в виду уже знакомые нам святоотеческие мысли о пропасти между жизнью христиан и нашей верой. 

       ( 109) Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Указ. соч. Т. 1. С. 50.

       ( 110) См.: Епископ Михаил (Семенов). Избранные статьи из журнала "Церковь" за 1908-1915 гг. СПб., 1998. С. 169.

       ( 111) Преподобный Ефрем Сирин. О покаянии // Творения: В 6 ч. 4-е изд. Сергиев Посад. 1900. Ч. 4. С. 142.

       ( 112) "Виновница всех бед и зол нашего народа - это Московская Патриархия... Сущность "сергианства" в том, что сатанократия вошла в МП посредством сделки митрополита Сергия с диаволом. Сатанократии в Церкви не может быть - поэтому Патриархия - лжецерковь и антицерковь" (Иванов П. Н. Отечество зовет // Православный вестник Нью-Йоркской и Канадской епархий: Ежемесячный церковный печатный орган РПЦЗ. New-York, 1993. №60/61. С. 12-14).

            

Назад к списку